Роль и значение новой экономической политики (нэп) в истории нашей страны хорошо известны. Находившаяся к концу 1920 г. в кризисной ситуации, советская экономика с 1921 г. начала резкий, а главное – устойчивый рост. По большому счёту переход к нэпу имел ключевое значение для сохранения советской государственности, а в реалиях тех лет это означало сохранение отечественной государственности как таковой, так как было очевидно, что только большевики в состоянии обеспечить территориальное единство и управляемость России. Вероятно, я не слишком погрешу против истины, если скажу, что советское государство преодолело крайне важный барьер, избрав новый курс, обеспечивший стремительное оздоровление экономической сферы.

От начала нэповских преобразований нас отделяет столетие. А с учётом того, что попытки исторического анализа и осмысления этих событий начались практически сразу по окончании нэпа, можно говорить о столетнем периоде историографии новой экономической политики. За это время в СССР и постсоветской России сложилось целое направление исторических исследований – «нэповедение», которое стало важной частью исторической науки. Регулярно проходят конференции и симпозиумы по тем или иным его аспектам, столь же часто выходят новые научные труды. Однако подходы и ведущие направления «нэповской» историографии неоднократно менялись.

Нэп достаточно быстро стал предметом пристального интереса как историков, так и политологов, а нередко – и политиков, стремившихся обосновать те или иные решения ссылками на «исторический опыт» (или на то, что они считали таковым). К нему апеллировали при обсуждении экономических реформ 1950-х гг., в годы перестройки его рассматривали как путь к построению «социализма с человеческим лицом», впоследствии стали упоминать в полемике о достоинствах и недостатках социалистической и капиталистической экономических моделей. Академические исследования процессов и тенденций того краткого периода иногда использовались как иллюстрация или доказательство того или иного политического концепта, но чаще всего просто игнорировались.

Между тем научные изыскания начались уже в 1930-х гг. и не прекращаются по сей день. Правда, надо отметить, именно историографических работ, посвящённых истории исследования периода нэпа, вышло относительно немного и, как правило, они или посвящены историографии отдельных аспектов этого периода, а не 1920-м гг. вообще¹, или рассматривают преимущественно работы постсоветских исследователей, выводя за скобки советскую историографию². Кроме того, подобные исследования и особенно обзоры зачастую представляют собой «набор рецензий на работы отдельных авторов, не давая… цельной картины»³. Таким образом, на текущий момент проблема анализа историографии нэпа пока не решена. Именно этому вопросу и посвящена данная статья. Разумеется, столь объёмный сюжет может быть детально рассмотрен лишь в рамках монографического исследования, поэтому она неизбежно будет носить характер краткого, едва ли не конспективного обзора. Тем не менее, думается, анализ развития проблематики нэпа в историографии истекших лет позволит осознать, какие вопросы оказались в фокусе исследований, а какие ещё только ожидают изучения.

Историография нэпа, т.е. процесс написания её истории, началась едва ли не сразу после свёртывания этого курса и перехода к политике массовой индустриализации. Хотя ряд отечественных исследователей⁴ считает, что советский период историографии стоит вести с работ В.И. Ленина, Н.И. Бухарина и Л.Д. Троцкого, видимо, это некоторое преувеличение. Историографию пишут всё же историки, а не политики. По сути, первым историографом нэпа стал С.А. Покровский⁵. Затем, ещё в довоенный период, вышла коллективная монография⁶, рассматривавшая, в том числе, и экономические новации 1920-х гг. Впрочем, этим, по большому счёту, историография нэпа 1930–1940-х гг. и исчерпывается.

В 1950-х гг. увидела свет монография Э.Б. Генкиной⁷, но подлинный всплеск интереса пришёлся на 1960-е гг.⁸ Особенно важно, что в этот период отечественные исследователи вычленили наиболее важные аспекты общей проблематики нэпа. Ряд работ были посвящены исследованию сущности частно-капиталистического уклада СССР 1920-х гг. и его взаимодействия с социалистической экономикой⁹. Другой ведущей темой «нэповедения» стали сюжеты, связанные с классовой борьбой (сейчас, вероятно, эту тематику классифицировали бы как историю социальных конфликтов)¹⁰. Достаточно полно оказались освещены вопросы аграрной экономики¹¹. Практически вся советская историография нэпа по понятным причинам укладывается в ленинскую трактовку временного вынужденного отступления к государственному капитализму, которое потребовалось из тактических соображений, как промежуточный этап построения социалистического общества¹².

В годы перестройки (1985–1991) нэп рассматривался преимущественно как альтернативный (по отношению к сталинской модели) путь построения социалистического общества. Поэтому для вышедших в те годы работ¹³ характерны активное педалирование экономических успехов новой экономической политики, наличие определённого политического и, что немаловажно, экономического, плюрализма, бурный культурный ренессанс и другие позитивные тенденции тех лет. Надо отметить, что нэп при таком подходе рассматривался, как правило, не сам по себе, а в постоянном сопоставлении и сравнении с практикой 1930-х гг. – в первую очередь как «не-сталинизм». Уже на излёте существования СССР вышла монография, которая именно в этом ракурсе подвела черту под советским периодом изучения нэпа¹⁴.

Идеологический фокус в этот период постепенно переносился с тезисов о возможности сочетания социализма и рыночной экономики, о преимуществах хозрасчёта и тому подобных вопросов на подчёркивание того обстоятельства, что отказ от нэпа привёл к построению тоталитарного общества, вверг страну в пучину ГУЛАГа и т.п.¹⁵ Иногда эта политическая ангажированность приобретала абсурдные формы, когда даже нэп рассматривался как некая тоталитарная конструкция, которой требовалась демократическая альтернатива¹⁶. Наиболее чётко эта позиция изложена во вступительной статье С.С. Волка к изданию мемуаров Н. Вольского: «Отказ от нэпа, переход к командной экономике ускорил создание тоталитарного режима, обрекавшего народ на бесчеловечные страдания и не раз ставившего страну на грань катастрофы»¹⁷. Разумеется, такой подход не способствовал беспристрастному, академичному исследованию рассматриваемых сюжетов. В то же время следует отметить, что, так или иначе, подобная постановка вопроса вела к тщательному анализу как деталей и нюансов обстоятельств свёртывания нэповского курса, так и глубинных причин этого процесса. По большому счёту, именно изучение того, «кто и зачем демонтировал нэп?», и явилось главным историографическим достижением «нэповедения» времён перестройки.

В начале 1990-х гг. Россия вступила в период крупномасштабной модернизации как политической, так и экономической структуры страны. Синхронно произошло и некоторое изменение основного направления в изучении новой экономической политики. Введение в научный оборот новых, ранее не известных источников и окончательный отказ от накопившихся за советский период догм и стереотипов привели к появлению монографий¹⁸ и статей¹⁹, освещавших историю 1920-х гг. под новым углом зрения. Отказ от сталинской модели социализма как исходной точки изучения и переход к исследованию различных аспектов нэпа без постоянных отсылок к сталинской практике позволили существенно расширить перечень тем, попавших в сферу внимания историков, и углубить степень разработки уже известных и, на первый взгляд, изученных сюжетов. Но главное, в постсоветский период к изучению нэпа начинают относиться с позиции беспристрастного академического знания, а не как к «политике, опрокинутой в прошлое». Хотя в отдельных работах первой половины 1990-х гг. ещё прослеживается тенденция анализа в рамках «тоталитарной модели»²⁰, такой подход постепенно сошёл на нет. Публикации «нэповедов» в постсоветский период отличает «стремление вернуть ранней советской истории статус “нормального” исторического периода»²¹.

Обращает на себя внимание, что нэповская тематика нередко вызывала оживлённые дискуссии и дебаты на различных научных конференциях и симпозиумах (в годы перестройки такие собрания были относительно редки), причём результаты этих обсуждений становились основой для коллективных монографий или специализированных сборников статей²². В 2000-х гг. в свет вышло ещё несколько коллективных работ, посвященных анализу различных аспектов новой экономической политики²³. Магистральным направлением изучения стало, с одной стороны, применение системного принципа в исследовании сюжетов экономической истории 1920-х гг.²⁴, а с другой – дополнение проблематики экономической и политической истории сюжетами, относящимися к вопросам истории социокультурной²⁵. Следует упомянуть, что в первой половине 1990-х гг. отечественная историография пережила увлечение применением компьютерных методов в историческом исследовании, что отразилось и на «нэповедении»²⁶.

Отдельно хочу отметить международный научный проект «Рабочий активизм в Советской России, 1918–1929». Это коллективное исследование не только дало отечественным исследователям ценный опыт практического сотрудничества с зарубежными коллегами, но и позволило обратиться к истории рабочего движения, отодвинув в сторону шаблоны и трафареты советской историографии. Изданный по результатам этого проекта сборник²⁷ демонстрирует, что история рабочего движения – неотъемлемый и важный сюжет социальной и политической истории, который нуждается в детальном изучении безотносительно идеологических установок.

Помимо этого, сборник задал новые стандарты научной репрезентации. Наряду со статьями отечественных и зарубежных историков он включал обзоры документальных коллекций ряда федеральных архивов, а также сообщений советской и эмигрантской прессы по тематике исследования и хронику стачечной борьбы. Результаты данного проекта вызвали столь широкий резонанс в научных кругах, что в 2002 г. редакция журнала «Отечественная история» сочла необходимым провести специальный «круглый стол», полностью посвящённый возникновению и эволюции протестного движения среди советских рабочих 1920-х гг.²⁸ В дальнейшем исследование политического протеста среди различных слоёв советского населения продолжилось²⁹. Его развитием стал комплекс исследований, посвящённых вопросам трудовой мотивации и стимулов повышения производительности труда в промышленности тех лет³⁰. Авторы указанных работ сошлись в том, что партийное руководство полностью доминировало в производственных отношениях, жёстко контролируя рабочую массу как прямыми, так и многочисленными косвенными административными инструментами. Формально самодеятельные и самостоятельные общественные организации шаг за шагом трансформировались в «приводные ремни партии», с помощью которых советское руководство направляло социальную активность рабочего класса в желательную для себя сторону. Наиболее подробно характер и динамика умаления автономии и самоуправления профсоюзов, комсомола и прочих общественных организаций рассмотрены в книге И.Н. Ильиной³¹.

Новаторской работой в области социальной истории СССР стала монография Т.М. Смирновой³², в которой рассмотрен сюжет, практически не затронутый в рамках советской историографии – процесс выживания представителей имущих сословий царской России и их «вживания» в нэповский социум. Тематически к этой работе примыкают исследования Е.В. Демчик, посвящённые проблемам истории социального слоя «нэпманов» в Сибири³³, и аналогичные исследования по материалам Ленинграда³⁴ или уральского региона³⁵. Кроме того, ряд работ затронули историю «нэпманства» во всесоюзном масштабе³⁶.

Впрочем, изучались и сюжеты вроде бы достаточно хорошо известные. В постсоветский период такие темы начали рассматриваться под новым углом зрения. К примеру, экономическая проблематика всё чаще рассматривалась с точки зрения многоукладности, что потребовало от исследователей особого внимания к модели взаимодействия частной и государственной промышленности³⁷. Как уже говорилось, этот сюжет был одним из излюбленных среди «нэповедов» советского периода. Но если тогда он рассматривался в формате безусловного превосходства государственной социалистической собственности и поэтапного выдавливания «хозяйчиков» на обочину экономики, то теперь эта проблематика очищена от идеологических установок и изучается как самостоятельная.

«Архивная революция» предоставила отечественным историкам доступ к архивным фондам, ранее практически недоступным исследователям. Это, в свою очередь, открыло дорогу к фундированному изучению сюжетов, прежде считавшихся «табуированными». Одной из таких «распечатанных» тем стала история оборонной промышленности. Разумеется, большая часть работ по этой тематике посвящена 1930–1940-м гг., однако и оборонная промышленность периода нэпа не обойдена вниманием. Более того, достаточно часто исследователи «оборонки» сознательно стремились охватить как можно более продолжительный хронологический период, чтобы проследить динамику процессов в отрасли в целом или в отдельных её сегментах. Можно сказать, что история «оборонки» в годы нэпа рассмотрена в отечественной историографии достаточно подробно³⁸. Впрочем, тут надо отметить и определённое влияние историографии зарубежной – монография Л. Самуэльсона³⁹, опубликованная в России в 2001 г., сыграла немаловажную роль и органично вошла в общий ряд работ по этой проблематике.

Наиболее оживлённо в работах по истории «оборонки» прошла заочная дискуссия о сроках и важнейших чертах формирования военно-промышленного комплекса. Хотя единая точка зрения так и не была выработана, нет сомнений, что только после выхода в свет этих работ история советской «оборонки» стала опираться на существенную источниковую базу, что позволило вести предметные научные дебаты.

Достойное освещение в историографии постсоветского периода получили сюжеты, связанные с финансовой политикой – например, детальный анализ деятельности финансово-кредитных учреждений советского государства⁴⁰ и кооперативного движения⁴¹.

Рост имущественного расслоения, появление слоя «нэпманов» и обусловленное этими факторами социальное напряжение вело к различным деформациям привычных стратегий повседневного поведения, уклада жизни и общественного менталитета. Изучение этих сложных сюжетов с неочевидной источниковой базой дало результатом ряд междисциплинарных исследований социокультурных аспектов нэповской повседневности⁴². Интерес к истории повседневности, не государственных институций, а социума, породил рост внимания к сюжету, малохарактерному для советской историографии – истории потребления. В постсоветский период вышло несколько монографий, специально посвящённых вопросам снабжения и внутренней торговли 1920-х гг.⁴³

Существенно продвинулось изучение демографической истории⁴⁴. Используя данные переписи 1926 г. и новейший клиометрический инструментарий, исследователи смогли реконструировать динамический ряд численности населения за 1917–1926 гг. Это, в свою очередь, позволило достаточно точно определить размеры людских потерь за период событий 1917 г., Гражданской войны и голода 1920–1921 гг. – 11–15 млн человек.

Наконец, необходимо отметить существенный рост исследований, посвящённых «региональному разрезу» новой экономической политики. Так, из защищённых в 1992–2010 гг. в Москве 389 диссертаций, так или иначе затрагивающих тематику нэпа, почти четверть (92) посвящены именно региональным сюжетам⁴⁵. Такой подход позволяет вычленить как магистральные тенденции проведения этого курса, оценить нюансы, составить представление о всём его многообразии, от аспектов, характерных для всего Советского Союза, до оттенков, имевшие значение лишь на местном уровне. В качестве примера приведу комплексы работ, посвящённых исследованию экономической и политической повседневности 1920-х гг. на Урале⁴⁶ и в Поволжье⁴⁷.

Отечественная историография нэпа чётко делится на три периода, для каждого из которых были характерны те или иные тенденции. Основная масса работ советского периода пришлась на 1960–1980-е гг. Находясь в жёстких идеологических рамках, советские историки сумели заложить основы научного исследования многих важнейших аспектов истории нэпа. Главным достижением историографии периода перестройки стало детальное изучение причин и собственно процесса свёртывания нэпа. В постсоветский период происходит деидеологизация «нэповедения». Сейчас исторические исследования не обязаны в очередной раз подтверждать ленинские суждения, не должны соответствовать тем или иным политическим мнениям сторонников «гуманного социализма» или обличителям сталинского тоталитаризма. Стало возможно просто заниматься наукой. Получил новое, не связанное с прежними шаблонами, прочтение ряд уже вроде бы достаточно подробно изученных сюжетов, появилось большое количества работ, посвящённых различным сюжетам социальной истории.

С другой стороны, признавая все вышеперечисленные достижения, хотелось бы отметить, что история нэпа изучена ещё далеко не полностью. К примеру, общепризнанным фактом является подготовка советской экономики к возможной войне, начавшаяся уже в 1920-е гг. Однако исследований, посвящённых истории мобилизационной подготовки промышленности, транспорта и сельского хозяйства в период нэпа до сих пор крайне мало⁴⁸. Этому сюжету вообще не повезло: для историков экономики он остаётся элементом военной подготовки страны, а для специалистов по военной истории – составной частью истории экономической. Другим сюжетом, так же пока в недостаточной степени освещённым историографически, является история советских вооружённых сил в годы нэпа. Если взаимоотношения военных кругов и репрессивных органов становятся объектом отечественных исследований достаточно часто⁴⁹, то социальный аспект РККА как инструмента формирования гражданина СССР, «советского человека» всё ещё ожидает углублённого исследования⁵⁰.

Могу предположить, что наиболее перспективными направлениями «нэповедения» в ближайшие годы станут исследования на стыке направлений: например, история оборонной промышленности и мобилизационная подготовка гражданской индустриальной сферы, история вооружённых сил и социальная история, и т.д.

В целом, «нэповедение» за прошедшие сто лет прошло долгий и непростой путь, развилось в обширное направление отечественной историографии и само уже, в свою очередь, начало делиться на отдельные направления. «Нэповеды» разработали множество проблем и сюжетов, но, думается, новые исследования откроют нам новые грани истории того сложного времени.