Одной из ключевых особенностей приказной системы Московского государства XVI – начала XVIII в. являлась пластичность и гибкость при решении возникавших проблем, сочетавшаяся с достаточно развитой правовой системой прецедентного типа. В тоже время можно говорить о высоком уровне консервативности и традиционализма в работе всех уровней управления (центрального, местного, церковного), во многом обусловленного как институтами средневекового общества и менталитетом человека эпохи, так и эволюционным путем развития государственной системы. Многогранность приказной системы находила отражение в широкой гамме компетенции ведомств, занимавшихся не только прямыми функциями, но и ведавших определёнными территориями и категориями людей, осуществлявших сбор денежных средств и выполнявших судебно-следственные процедуры.

Одной из важнейших прерогатив большинства приказов являлась судебная деятельность. Помимо собственно судебных и судебно-розыскных [1] приказов в функции ряда учреждений входило право суда над подведомственными категориями населения. В частности, в Монастырском приказе судили духовенство, в Казанском дворце – население Среднего и Нижнего Поволжья, в Пушкарском – представителей «пушкарского чина», почему глав учреждений XVI–XVII вв. нередко именовали судьями. Именно судебной сфере деятельности приказов посвящена эта статья.

Несмотря на обилие исследований по истории правовой системы Московского государства, судебная практика приказов осталась вне поля зрения учёных. В основе работ исследователей XIX в. лежали исключительно законодательные источники и опубликованные судебно-следственные дела [2]. Крупнейшему специалисту по истории законодательства Московской Руси А.Г. Манькову тоже не удалось серьёзно расширить источниковую базу для исследования данного вопроса [3]. Аналогичная ситуация сохраняется и в работах современных авторов [4].

В исследованиях по истории приказных органов управления интересы учёных сосредоточены на «внешней» истории управленческих структур: истории создания и функционирования приказов, сфере их деятельности, вкладе в систему государственного управления [5]. Подвергались анализу штаты основных и вспомогательных сотрудников, отдельных биографий удостаивались многие руководители ведомств [6]. «Внутренняя» деятельность (делопроизводственная практика, финансовое документоведение, ведение архива) приказных служащих стала предметом внимания историков относительно недавно [7].

Несмотря на огромное число работ, «непрямые» функции приказов (в том числе и непосредственная практика судебной деятельности) лишь изредка являлись предметом специального анализа [8]. Судебные дела использовались многими историками и юристами, но в основном в утилитарных целях [9]. Исключением стали труды С.Е. Князькова и Л.А. Тимошиной [10], которые не только подвергли источниковедческому анализу данный вид документации, но и показали возможности системного подхода к его практическому использованию в научной работе.

Отсутствием разбора «непрямого» функционала «грешит» и историография Посольского приказа [11]. По мнению Л.А. Тимошиной, увлечённость «внешнеполитическими задачами» обусловлена не столько отсутствием «интереса к другим… сферам деятельности этого учреждения, сколько современной системой хранения документов», результатом которой стало отсутствие единого упорядоченного комплекса делопроизводства приказа [12]. После многочисленных архивных «реформ» и «разборов» архив Посольского приказа оказался раскассирован по нескольким десяткам «фондов» и «фондов-коллекций», среди которых не нашлось места для судебного делопроизводства.

В рамках анализа судебной деятельности Посольского приказа на материалах второй половины XVII в. необходимо отметить значительность источниковой базы по данному периоду. Однако специфика фондообразования РГАДА не позволяет надеяться на возможность полноценного охвата всех судебно-следственных дел, которые велись в Посольском приказе. Сформировать достаточно репрезентативную картину судопроизводства помогают описи и книги «вершенным и невершенным делам», «судным делам», «челобитческим делам» [13], позволяющие охарактеризовать состав и примерный объём правовой деятельности ведомства. Среди них наибольший интерес представляет «Переписная книга судных дел, оставшихся после умершего в 1695 г. подьячего Посольского приказа Никифора Венюкова» [14].

На настоящий момент удалось собрать информацию по 229 судебно-следственным событиям конца 1640-х – середины 1690-х гг. (по дате начала иска), включая 185 судных дел, 7 дел по приставным памятям, 9 очных ставок и 28 записей судебных приговоров-решений). Основная масса инициирования разбирательств приходится на 1660–1680-е гг. Суммируя информацию по всем 229 судебным «казусам», можно говорить о завершении дела в 59 случаях, в том числе в 55 официально зафиксировано окончание судебного делопроизводства («дело вершено», или ответчик «выдан взажив головою», или «в том иску истец с ответчиком помирились, и мировая челобитная у дела»). В 17 делах при наличии решения по основному вопросу отмечается либо отсутствие сведений об уплате пошлин, либо неполное погашение долга, или нехватка какого-то документа (например, мировой челобитной или записи о приёме денег). По 118 юридическим претензиям официальный итог на момент записи в книгу оставался неизвестен («Учинили ль розделку, того не ведомо»; «И по тому судному делу мировых челобитен… у дела нет»; «И то судное дело по нынешней… год не вершено»). Информация по 26 делам оказалась неполной (отсутствует даже фиксация незавершенности). Любопытна ситуация с пятью делами, имеющими по два итога (в процессе судопроизводства возникло удвоение иска в связи с подачей новой претензии): по одному иску дело завершено, по второму – нет.

В ведении Посольского приказа находились все иностранцы (кроме поступавших на военную службу), московские торговые иноземцы, жители ряда слобод (Кадашевской, Мещанской, Огородной), служащие самого внешнеполитического учреждения, насельники подведомственных монастырей и ряд иных категорий подданных московского государя вместе с членами их семей [15]. В судебных делах представлены иски представителей всех стран, занимавшихся торговыми операциями в Московском государстве – англичан, голландцев, датчан, гамбуржцев, шведов, греков, итальянцев, волошан, сербов, иранцев, черкас, индусов. В исключительных случаях в судопроизводство принимались дела «неподведомственных» категорий при соответствующем указе вышестоящей инстанции (Боярской думы или государя). Такие казусы могли возникнуть при конфликте интересов судящихся сторон в приказах их юрисдикции [16].

Анализируемые материалы сообщают о 138 лицах, выступавших в качестве истцов (девять коллективных исков), в том числе 88 иностранцев (35 голландцев, 18 греков, семь гамбуржцев, пять московских иноземцев, четыре выходца из восточных стран, по три англичанина, шведа и датчанина) [17] и 50 российских поданных (14 посадских жителей, 11 приказных служащих, семеро поверенных («человек») дворянства, пятеро купцов, трое стряпчих, двое крестьян). Наибольшую активность проявили голландские торговцы Вахромей Меллер (11 исков), московский торговый иноземец Иван Еремеев (7), Елисей Борисов сын Клюк (6), стряпчий нидерландской компании Иван Якимов (5), Адольф Гутман и английский купец Ульян Паркер (по 4).

Среди 210 ответчиков преобладали (146 человек) российские жители – посадские люди (105), купцы (20), приказные служащие (11), крестьяне (4), стряпчие (2). Среди 64 ответчиков-иностранцев – греки (15), голландцы (10), московские торговые иноземцы (8), англичане и шведы (по 6), гамбуржцы и представители стран Востока (по 4). Некоторые лица судились по двум–трём делам. Согласно исследованиям А.В. Дёмкина, в 1660–1690-х гг. в Московском государстве вели торговые операции 327 голландских купцов, 169 гамбургских, 57 английских, 43 любекских и 40 московских торговых иноземцев [18]. Как видно, информация по имеющимся категориям иностранных торговцев в целом соотносится друг с другом. Исключение составляют выходцы из бывших ганзейских городов – Любека и Гамбурга недостаточная судебная «активность» которых может объясняться спецификой их деловой активности.

Обычно судебно-следственное дело (по гражданским искам в современной классификации) начиналось с подачи исковой челобитной. В ней (с приложением подтверждающих документов – «крепости», «кабалы», заёмного письма) излагалась суть исковой претензии. Если подтверждающих документов не оказывалось, то судопроизводство начиналось просто «по челобитной». Такие случаи были редки: при рассмотрении дела в первую очередь обращалось внимание на наличие документального подтверждения позиции как истца, так и ответчика. Обоснованием иска чаще всего (в 101 случае) была кабальная запись. «Память», «заемная память», «заемное письмо» фигурируют в 32 делах. «Подрядная запись» и запись «за непоставленой товар» встречаются 26 раз. 20 дел были направлены против поручителей, а в 16 требовали возмещения «бесчестья» или «бою своего и увечья». Кроме того, мотивировка челобитной могла включать «закладную кабалу», «счотное торговое письмо» и требовать наказания «за прием беглых» и компенсации «за провоз недоплатных денег», «за взятое питье», «работных зажилых денег», «убытков и бессторжицы».

После исковой челобитной при необходимости выдавалась приставная память, которая требовалась для обеспечения обязательного прибытия в суд ответчика. Память составлялась самим истцом и выдавалась приставу, который должен был предъявить её ответчику. В качестве гарантии явки на суд ответчик представлял приставу поручную запись, которую тот сдавал в приказ не позднее следующего дня (если дело происходило в Москве), где на ней ставилась дьяческая помета. Факт получения поруки обязательно фиксировался – «по ответчике к суду в статье собрана поручная запись». Чётко следили и за соблюдением срока явки в суд – 30 дней, игнорирование которого вело к возможному проигрышу судебного дела (сроки и условия установлены «Судными статьями» 11 ноября 1685 г.) [19]. Присутствие на судебном разбирательстве отмечалось ставочной челобитной – «истец на срочной день к иску стал и челобитье ставочное записал». Для жителей иных городов допускалась трёхкратная неявка (после первой к ответчику направлялась уже зазывная грамота) в суд, после чего иск решался в пользу истца [20].

После явки всех сторон на суд начиналось заседание, на котором зачитывалась исковая челобитная и проводился опрос. Для обозначения места опроса применялась формула «в суде» (например, «ответчик в суде сказал»). От ответчика требовалось обязательное высказывание отношения к иску. Он либо соглашался с существом дела («крепости не лживил», «подряжался и запись на себя дал» – 116 случаев), либо отрицал вину («спорил», «в том иску заперлись», «тое запись лживил», «у гостя… таких денег ста рублев не занимал», «словами своими отбивался и спорил» – 109 случаев). В первом варианте он мог признать лишь часть исковой суммы. Часто ответчик утверждал, что долг он уже отдал полностью либо частично. В доказательство предъявлялась расписка («отпись») – «сказал, что денги плачены и отписи есть». Иногда ответчик по той или иной причине не мог предъявить обещанное свидетельство: «есть у них по той записи уплата, и в той уплате отписи. А отписи не положил». Из 14 обещаний предъявить подтверждающие документы их реальное наличие зафиксировано лишь в восьми случаях (причём одну бумагу судьи приказа не признали – «росписку, какову подал в суде ответчик, велено отставить, для того что та расписка иного счоту, а не того заему»). Многие ответчики утверждали, что долг ими уже уплачен, ссылаясь на честное слово истца и русское авось: «заплатил сполна, а отписи не взял, веря ему исцу», «уплата была, а отписей в том платеже не имал», «тому письму денги исцу плачены», а «отписей в том платеже не имал, веря ево исцове душе». Апеллировали и к случайным потерям: «все деньги на сроки исцу заплатил… были отписи, и те отписи пропали», а также к обстоятельствам неодолимой силы: «была в том уплата, а отписи згорели, и в том есть челобитье сына ево, ответчикова». Апелляции к вере «на слово» кажутся наивными, тем более что суд в таких случаях всегда признавал ответчика виновным. И если от крестьян и тяглецов различных слобод ещё можно было ожидать подобной «веры» словам, то в случае голландского купца Франца Тимермана это выглядит как попытка игры в «простодушие» с целью отсрочки в выплате долга. В случае признания правомерности расписки дело решалось в пользу ответчика.

При оспаривании иска фиксировались аргументы оппонирующей стороны («ответчик крепость в суде спорил, и сказал, что денег не занимал и кабалы исцу не давал»; «ответчик сказал, что он ево, исца, не бивал, толко отталкивал, а серег не отымал»; «он по той кабале денег на срок не заплатил для того, что закладное ево, ответчиково, платье, которое было в тех делах положено, он, истец, износил»; «истец на нем, ответчике, ищет всего на 1 350 рублев напрасно, потому что по ево, ответчикову, челобитью в ево, ответчиков, иск запечатано было толко 2 500 пуд»). Процесс словесного предъявления того или иного утверждения заверялся крестоцеловальной клятвой («И имались в том истец с ответчиком за веру. Ответчик веру взял себе на душу»; «И в том истец с ответчиком верились. И ответчик веру взял себе на душу»; «И в том ответчик веру дал исцу на душу»). 

При каких-либо финансовых претензиях от ответчика до завершения дела требовали поручных записей доверенных лиц («А собрана по нем была поручная запись к суду. А ручались к суду московской торговой иноземец гость Томас Кельдерман да галанские земли торговые иноземцы Кандратей Канигитер и Григорей Николаев»; «А с суда по ответчиках до вершенья того судного дела ручались»), поскольку существовала опасность, что несостоятельный должник скроется от правосудия. Сбором поручных записей занимались приставы. При записи сведений о поручителях применялась формула «и с суда по ответчике собрана поручная запись. А ручались по нем с того суда» с перечислением статуса (сословной принадлежности), имени, фамилии и отчества поручителей. Их число варьировалось от 2–3 до 10–12 человек и зависело от социального положения ответчика. Если требовались поручители за истца, проводился аналогичный процесс. Статус поручителей соответствовал статусу того, за кого поручались. Если доверенных лиц найти не удавалось, ответчика отдавали под присмотр приставов («по том ответчике поручной записи не собрано для того, что по нем никто не ручался; и отдан он был за пристава»).

После «прения» сторон и предоставления всех доказательств судебная коллегия приказа принимала решение по делу. В кратком виде формула итога выглядела так: «Истец оправлен, а ответчики обинены»; «в том иску истец обинен, а ответчик оправлен». Она дополнялась указанием на взыскание с проигравшей стороны («велено тот иск на ответчике з детми доправить, и выпись на правеж дана»). Размеры взыскания соответствовали доказанной сумме иска с прибавкой судебных пошлин. В случае отказа истцу в удовлетворении претензии или подписании мирового соглашения с него взимались обязательные платежи: «И в том иску истец с ответчиком помирились. И доправлено на исце Костянтине Петрове с приписного ево иску пошлин 64 рубли, да пересуду 7 алтын 2 денги».

Если ответчик признавался виновным, но выплату задерживал, то его при наличии какого-либо имущества ставили на правеж, который обеспечивался приставами. Срок правежа, согласно Соборному уложению, составлял один месяц за каждые 100 руб. При наличии «поруки» обвинённого отпускали из приказа; если же поручиться было некому, то его оставляли в ведении приставов. Несмотря на тяжесть «правежа», находились упорствующие, терпеливо сносившие мучение длительное время. Так, по иску грека Захария Захарьева на греков Илью Дмитриева и Анастаса Сигунтуса «по кабале товарных неотдаточных денег» (на 1 240 руб. с полтиною) виновным признали истца, с которого полагалось взять пошлины. Выпись «на правеж о пошлинах» пристав Иван Башмаков получил 5 марта 1688 г. Размер пошлин составил 124 руб. 5 коп., «да пересуд и правого десятка» 22 коп. Однако с 5 марта по 13 ноября 1688 г. «Захарей тех пошлин не уплатил ничего, и на правеже указные дни отстоял» [21].

Высокой была ответственность поручителей: они отвечали в случае несостоятельности должника (или невозможности взыскать с него долг по той или иной причине) как полноценные ответчики – всеми финансами, имуществом и личной свободой. Поэтому поручители после окончания дела старались вернуть обратно свои «поручные записи». Такая возможность появлялась после подписания тяжущимися сторонами мировой челобитной. Выдача «поручной записи» производилась по личной челобитной поручителя («И по их порутчикову челобитную та их поручная запись им выдана, а в деле толко один список для ведома»).

Если у ответчика отсутствовала возможность выплатить долг, его отдавали истцу «взажив головою», т.е. отправляли в услужение до полной отработки долга. Аналогично поступали и при неудачном правеже: «За тот иск тех ответчиков по Уложенью велено отдать взажив головою… с правежу ничего в тот исцов иск не заплатили». Срок передачи во временное «холопство» зависел от размеров долга. Согласно Соборному уложению, за год должник мужского пола отрабатывал 5 руб., женщина – 2,5 руб. При передаче «взажив» с истца брали итоговую «поручную запись»: по отработке долга должника требовалось вернуть в приказ: «Как тот ответчик урочные годы у него выживет, и ему поставить в Посолской приказ».

Дело завершалось подписанием итогового документа. В большинстве случаев им являлась мировая челобитная, которую истец или истец с ответчиком вместе должны были обязательно представить в приказ. Так, 12 апреля 1676 г. «истец Больших Лужников тяглец Максимко Иванов с теми порутчиками с Федором Щечкою и с Степаном помирились и принесли к делу мировую челобитную». Урегулирование финансовых проблем между участниками процесса называлось «розделкой» [22].

Иногда, даже при отсутствии завершающего акта, давалась роспись положенных пошлин со ссылкой на Соборное уложение. Размер пошлины определялся величиной иска и составлял 10% от его суммы. Судебные издержки («с суда, пересуда [23] и правого десятка [24]») являлись фиксированными – 7 алтын и 2 деньги (22 копейки). Для получения этого долга тоже могли составить выпись («доправить великого государя по Уложенью, всего сорок рублев семь алтын две денги. И выпись на правеж в тех пошлинах дана Посолского приказу приставу Ивану Башмакову сентября в 18 день за приписью дьяка Василья Посникова»).

Ответчиками могли выступать наследники или родственники должников (в случае смерти последних). Иск могли взыскать и с братьев, которые в получении займа не участвовали, но жили с покойным вместе, т.е. владели совместным имуществом. 31 января 1672 г. по помете дьяка Якова Поздышева велено деньги доправить на ответчике Микифоре «для того, что они з заимщиком з братом своим жили не в розделке и животами владеют они» [25]. Иногда ответчик (или его наследники) оплачивал лишь государственные пошлины, продолжая игнорировать основной иск.

Общий срок рассмотрения исковых челобитных зависел от многих обстоятельств и варьировался от 1–4 дней [26] до нескольких месяцев. По 18 делам принятие решения произошло в срок меньше месяца; в 12 случаях – шло 1–2 месяца, в 24 – от 3 до 6,5 месяцев, в 16 – от 7 месяцев до года, в 6 – от года до четырёх лет, в 4 – более четырёх лет. Два разбирательства длились дольше десятилетия, но в обоих вариантах фигурировали уже другие ответчики. Окончательное завершение дела – исполнение приговора – могло длиться от двух недель до нескольких десятков лет. Самое быстрое финансовое дело заняло 16 дней от подачи иска до приноса мировых. Самое медленное длилось несколько десятилетий [27].

Проведённый анализ позволяет прийти к нескольким выводам о судебной деятельности Посольского приказа. Во-первых, все судебные процедуры проводились в соответствии с писаным правом (Соборным уложением и новоуказными статьями). Однако различные процессуальные тонкости и определение финансовых выплат могли регулироваться обычаем или прецедентом. Во-вторых, с большой долей вероятности можно полагать, что судные дела ведомства находились в ведении одного подьячего. Дела могли начинаться в разных повытьях, но затем обязательно передавались служащему, отвечавшему за данный функционал. В-третьих, осуществление развёрнутого судопроизводства свидетельствует о значительном объёме выполняемых Посольским приказом «непрямых» функций, развитости навыков работы его служащих в разрешении судебных конфликтов. Всё это подтверждает необходимость дальнейшего изучения различных практик, осуществлявшихся российским внешнеполитическим ведомством в XVII в., выявления его связи с законодательной системой государства. Перспективным представляется анализ потенциала прецедентно-казусной системы правоведения, отказ от которой произошёл в ходе петровских реформ.