Монография В.В. Тихонова – давно ожидаемое исследование. Не потому, что автор много и плодотворно изучает отечественную историческую науку, а потому, что существует запрос не только на историографию, в частности изучение присущих советскому историописанию подходов, речевых стереотипов, ритуальных фигур речи, но и на реконструкцию поведенческих практик, их вариантов, а если позволяют архивные материалы – то и девиаций.

Отмечу репрезентативность книги: автор методично и педантично проработал архивные фонды Москвы и Санкт-Петербурга, собрал массовый материал и представил картину целостную, заполненную сотнями персонажей – как больших учёных, так и «маленьких людей» науки. Аннотированный указатель имён весьма внушителен и вызывает уважение к проделанной работе. Перед нами, как говорил А. Дюма, книга, под тяжестью собранного в которой материала неизбежно должен прогибаться стол (если, конечно, материал не был предварительно оцифрован).

На мой взгляд, в тексте можно выделить три сюжетных линии. В первых двух главах автор излагает историю становления советской исторической науки. Власть старательно вписывала историю в создаваемый ею институциональный и идеологический ландшафт. «Учёные постепенно оказались частью элиты, оплачивая эту элитарность источниковедческим обоснованием спускаемых сверху установок. Однако лояльность не избавляла ни от кампаний, ни от гонений».

Справедливо подчёркивается, что в 1930-х гг. наметился отход от интернациональных принципов первых революционных лет. Оставив надежды на мировую революцию, режим начал внедрять в массы идеи «советского патриотизма», главенства и прогрессивности русского народа, объединившего вокруг себя своих «младших братьев». Река истории должна была протекать по руслу «Краткого курса истории ВКП(б)», который обрёл статус сакрального текста. Одновременно сформировались несколько базовых концепций (вроде раннефеодального характера древнерусского государства авторства Б.Д. Грекова или древневосточного рабства В.В. Струве), творцы которых заняли в науке командные посты. Окончательный поворот к «советскому патриотизму» произошёл в ходе Великой Отечественной войны. В первые послевоенные годы, когда между бывшими союзниками началось противостояние, история оказалась не только «фронтом», но и актуальным мобилизационным ресурсом, а описываемые кампании – важным инструментом мобилизации и сплочения вокруг власти и фигуры «вождя».

Советская власть, считает Тихонов, держалась не только на насилии, но также на идеологемах и мифологемах. Он обрисовывает набор символов советского человека и определяет место истории в его формировании, обращая внимание на милитаризацию массовой психологии и героизацию прошлого. Использовавшийся повсеместно термин «исторический фронт» подчёркивал, что история – поле постоянного противостояния.

Крайне интересна глава, повествующая о том, как формировались школы, как внутри них поддерживалась устойчивость, как функционировали патрон-клиентские отношения, возникали, полыхали и гасились внутрикорпоративные конфликты, а также что происходило с клиентелой после низвержения лидера. Собственно, многие намеченные в ней сюжетные линии разворачиваются в последующих главах и проиллюстрированы антропологическим материалом.

Важны поколенческие наблюдения автора. Он отмечает, что в 1930 г. произошёл окончательный разрыв с традициями дореволюционной «русской школы». Молодые учёные, воспитанные на господствующей идеологии, были «в целом преданны советской власти и лично Сталину». Многие воспринимали науку как социальный лифт и готовились занять в ней место не обретением компетенций, а приобщением или близостью к власти.

Бóльшую часть монографии занимает вторая и основная сюжетная линия – характеристика самих идеологических кампаний. Автор подробно останавливается на борьбе с «буржуазным объективизмом» и «безродным космополитизмом». Ново здесь то, что он, во-первых, разводит их сюжетно и тематически, но подчёркивает их имманентность, во-вторых, скрупулёзно воспроизводит ход «проработок» и дискуссий практически во всех научных и учебных заведениях исторического профиля Москвы и Ленинграда. Показано, что «проработки» готовились, у них были сценарии, режиссёры, солисты и исполнители. Важно, что автор нигде не даёт организаторам и жертвам «проработок» шаблонных характеристик. Особое внимание уделено жертвам, одни из которых покорно подчинялись обстоятельствам, признавали «ошибки и извращения», а другие – выстраивали линию обороны, аргументированно возражали (что в определённых случаях приносило свои плоды). Прекрасно показано, что в каждом отдельном учреждении кампания обретала собственную, неповторимую драматургию.

Обращаясь к немногочисленным дневникам, Тихонов воспроизводит тот когнитивный диссонанс, который вызывали у историков «разоблачения», как они пробуждали сомнения в правильности происходящего, как травмировали сознание и деформировали личность. Отдельный и очень интересный материал представлен в восьмой главе, посвящённой анализу того, как развенчание И.В. Сталиным яфетической теории академика Н.Я. Марра, являвшейся ранее официальной, и статья «вождя» о проблемах политэкономии сказались на судьбах историков и археологов.

Мне как специалисту по позднему Средневековью и Раннему Новому времени наиболее интересны и близки те разделы, которые описывают состояние и поведение медиевистов. Тихонов отмечает, что в послевоенное время они старались обозначить преемственность со старой русской школой и мировой наукой. В мемориальных сборниках («Средние века», посвящённом Д.М. Петрушевскому, и возрождённом «Византийском временнике», посвящённом Ф.И. Успенскому) эта идея звучала рефреном. Однако она оказалась решительно отвергнута работающими в секторе Средних веков Института истории АН СССР коммунистами З.В. Мосиной, Н.А. Сидоровой и др. Доходило до рекомендаций свести ссылки на иностранных авторов к минимуму.

Как показывают материалы кафедры Средних веков МГУ им. М.В. Ломоносова периода борьбы с космополитизмом, отдельные историки пытались свести счёты с конкурентами, занимающимися близкой тематикой, как например, Б.Ф. Поршнев – с О.Л. Ванштейном, З.Ф. Мосина – с А.Д. Люблинской. К чести медиевистов, они «не обнаружили» в своей среде «космополитическую группу». В книге показаны достоинство, с которым готов был взять на себя вину за «ошибки» Е.А. Косминский, и выдержка и сила духа, с которой защищался от обвинений А.Н. Неусыхин.

Касаясь представителей других корпораций, автор отмечает, что они перед лицом нападок проявляли бóльшую солидарность, нежели медиевисты. В книге нет примеров того, как специалисты по Средним векам сигнализировали в партийные органы об отходе своих коллег от марксизма. Но такие случаи имели место. Например, мне приходилось видеть переписку Вайштейна с одесским профессором С.Я. Боровым, которая свидетельствует, что Поршнев в 1945 г. писал в ректорат Ленинградского университета письма с требованием запретить Вайнштейну заниматься изучением Тридцатилетней войны.

В работе предпринята попытка типологизировать участников идеологических кампаний. Помимо традиционного деления на «гонителей» и «гонимых», автор выделяет ряд типажей в соответствии с их поведением. Среди гонителей это «контролёры», «бескомпромиссные борцы», «критики-корректоры», «научные оппоненты», «наблюдатели от вузов» и «соглашатели», разделённые на два вида. Среди гонимых – «частично признающие ошибки», «отрицающие обвинения», «защитники», «примиренцы», «сваливающие ошибки на умерших», «неявлявшиеся на проработочные заседания».

На примерах Х.Г. Аджемяна и И.И. Мордвишина исследуется роль в идеологических кампаниях «маленьких людей». Они порой активно «сигнализировали о недостатках», инициировали разбирательства, давали им новые повороты, эпатировали почтенную академическую среду.

Третья сюжетная линия, которая представляется мне наиболее интересной, касается антропологии учёных, их поведения и намерений, судеб реализуемых ими проектов и руководимых ими структур. Тихонов всматривается в патрон-клиентские отношения, фракционные связи, лоббистские возможности в борьбе за должности, ресурсы, премии, проекты, внутрикорпоративные конфликты, а также последствия для победителей и проигравших. «Лидеры, – пишет он, – ревниво опекали своё положение, стремились вытеснить конкурентов, задавить идеи, противоречащие их концепциям». При этом справедливо отмечается, что лидерство было одновременно сделкой с властью, в которой установленные сверху правила игры принимались в «обмен на поддержку идей».

Автор предлагает наброски своеобразных кодексов поведения партийных и беспартийных историков. В этой связи интересна корпоративная борьба за Сталинские премии. Лауреатство часто определялось реальными научными достижениями, нередко – идеологическими причинами, иногда и случайными факторами, но решающее слово всегда оставалось за Сталиным. Книги лауреатов на долгие годы заложили интерпретационные модели многих исторических явлений и процессов.

Отдельная глава работы посвящена становлению историографии как отрасли советской исторической науки, которая должна была подчеркнуть непревзойдённые достоинства марксистко-ленинской науки по сравнению с дореволюционной, а также вести «бескомпромиссную борьбу» с наукой западной. Важной миссией историографии стало требование находить методологические недостатки в работах современников и критиковать их за слишком частое и корректное обращение к зарубежным исследованиям. Показательно, что в ходе кампаний пострадали авторы наиболее квалифицированных историографических работ – Н.Л. Рубинштейн и О.Л. Вайнштейн.

В монографии немало других интересных и захватывающих сюжетов. Например, очень интересно читать об историко-документальных проектах академика И.И. Минца по сбору воспоминаний участников Гражданской и Великой Отечественной войн. Книга, как сказал бы М. Блок, «пахнет человечиной». Каждый параграф, оставшийся недосказанным или недорассказанным в силу фрагментарности материала, намечает сюжетные линии, которые, надеюсь, будут развёрнуты в новых исследованиях автора.