Транспортировка такой массы серебра могла быть достигнута только при многочисленности отрядов, ежегодно отправлявшихся на восток. Ибн Фадлан отмечал большое количество купцов-русов в Булгаре. По его словам, прибывающие русы «строят на её [реки Атыл] берегу большие дома из дерева. И собирается [их] в одном [таком] доме десять и двадцать, – меньше или больше»¹⁸. Даже если каждая команда строила для себя отдельный большой дом – а из последующего рассказа, как кажется, следует, что в одном доме размещалось несколько купцов¹⁹, – то и в этом случае во время пребывания там ибн Фадлана остановившихся в Булгаре отрядов было несколько. О прибытии нескольких кораблей одновременно говорит и его рассказ о жертвоприношениях, которые совершали купцы ради успешной торговли²⁰. В описанных им похоронах богатого руса участвовало большое количество людей, как родичей умершего²¹, так и не связанных с ним родством. Особый интерес представляет присутствие некоей старухи – «ангела смерти», которая руководила обрядом погребения. Из повествования ибн Фадлана остаётся неясным, откуда она взялась в Булгаре: прибыла с одним из кораблей русов или находилась здесь постоянно, что предполагало бы существование более или менее постоянной колонии русов в этом торговом центре. Но в любом случае из рассказа арабского путешественника явствует, что в Булгар ежегодно прибывало далеко не одно торговое судно с севера.

Каждый из купцов вёл самостоятельную более или менее успешную торговлю. Ибн Фадлана заинтересовали только рабыни, но по другим источникам известно, что круг товаров был значительно шире: пушнина, а также франкские мечи высоко ценились в арабском мире²². Результатом удачных торговых сделок могло быть несколько десятков тысяч монет: «Если человек владеет десятью тысячами дирхемов, то он справляет своей жене один [ряд], а если владеет двадцатью тысячами, то справляет ей два [ряда] мониста, и таким образом каждые десять тысяч, которые он прибавляет к ним [дирхемам], они прибавляют [ряд] мониста его жене, так что на шее иной из них бывает много [рядов] монист»²³. При среднем весе дирхема 3 г, 10 тыс. монет весили не менее 30 кг, т.е. один купец мог увозить домой 100 и более кг серебра. Однако, видимо, такое богатство выпадало на долю купцов нечасто: большие клады, насчитывающие несколько тысяч монет, редки даже в периоды наиболее интенсивного их выпадения во второй половине IX – первой половине Х в., чаще они содержат от нескольких десятков до нескольких сотен дирхемов.

Важным фактором, лимитирующим величину транспортируемого серебра, были размеры и грузоподъемность судов, использовавшихся скандинавами при плаваниях по рекам Восточной Европы. По общему мнению, в Ладоге (а возможно, и в Пскове) морские суда менялись на речные, с менее глубокой осадкой. По свидетельству Константина Багрянородного, в середине Х в. для торговых плаваний в Византию росы использовали суда на однодревной основе с нашивными бортами. Их вес (без груза) позволял переносить их по суше в обход некоторых днепровских порогов²⁴. В то же время суда росов должны были быть пригодны и для морского (пусть и каботажного) плаванья: дополнительно оснащённые, они преодолевали путь от устья Днепра до Константинополя. Исходя из этих сведений, можно полагать, что по крайней мере большинство использовавшихся купцами кораблей имели небольшие размеры. По археологическим и этнографическим данным размер такой ладьи не превышал 20 м (при осадке 0,6–0,7 м), а максимальная грузоподъёмность составляла 2,4–4 т²⁵. Скандинавским аналогом подобной ладьи был karfi, уменьшенный в длину, но несколько расширенный в средней части вариант «длинного корабля», достигавший в длину также 15–20 м и примерно такой же грузоподъёмности²⁶. Этот тип парусно-гребного судна предназначался для транспортировки грузов и людей, плаваний по мелководью и вдоль побережья, но не для океанских походов, как значительно более крупный кнар (knörr). Количество гребцов могло доходить до 12 пар, как на корабле из Туне²⁷. Вероятно, такого типа корабли не требовали замены для плавания по рекам и могли широко использоваться скандинавскими купцами при поездках в Восточную Европу. При этом вряд ли на одном таком корабле могло плыть более 30 человек с товарами, в числе которых были рабы. Разумеется, не все купцы совершали плавание из Бирки до Булгара. Некоторые, вероятно, проводили несколько лет в Восточной Европе, осуществляя торговые операции между Ладогой и Булгаром, но всё равно количество ежегодно перемещавшихся по речным путям отрядов оставалось чрезвычайно велико и, вероятно, исчислялось не одним десятком.

Многочисленность отрядов, отправлявшихся в Восточную Европу, приводила к конфликтам между ними. «Прядь о Хауке Длинные Чулки»²⁸ рассказывает о столкновении Хаука, посланного в Хольмгард Харальдом Прекрасноволосым (конец IX – первая треть Х в.), с купцами из Свеаланда на рынке из-за драгоценного плаща; с отрядом тех же купцов-свеев Хауку пришлось вступить в бой, из которого он вышел победителем, во время поездки в Бьярмаланд. Другой норвежский купец, Гудлейк Гардский, был убит, возвращаясь из торговой поездки в Хольмгард (1017–1019)²⁹. Наглядным примером возможной судьбы викингских отрядов является обнаруженное в 2008 и 2010 гг. захоронение в Сальме (о. Сааремаа, Эстония): в большей из двух ладей были погребены более 40, в меньшей – 7 воинов, погибших в бою в первой половине VIII в. По остеологическим данным, они являлись выходцами из Средней Швеции (Свеаланда) и, скорее всего, пали от рук местных жителей-эстов³⁰.

Стихийный поток скандинавских охотников за пушниной³¹, а затем торговцев вглубь Восточной Европы к середине VIII в. (т.е. еще до начала собственно эпохи викингов) стал настолько велик, что потребовал постоянного поселения, где прибывавшие отряды могли отдыхать, ремонтировать или заменять свои суда, приобретать товары для вывоза на Север и в Западную Европу. Таким восточным форпостом североморско-балтийской системы коммуникаций стала Ладога, древнейшая постройка которой датируется, по данным дендрохронологии, 753 г., со смешанным скандинаво-финским населением, к которому вскоре присоединились славяне³². В это время – судя по отсутствию восточных импортов, в том числе дирхемов, но присутствию предметов североевропейского и фризского происхождения – Ладога, еще маленькое поселение, состоявшее из одной или нескольких усадеб³³, была ориентирована на западную торговлю. Выход на Среднюю Волгу и связи с арабским миром устанавливаются на протяжении второй половины VIII в.: первые два клада дирхемов в Восточной Европе с младшими монетами 786/87 и 787/88 гг. обнаружены в самой Ладоге, здесь же и на выходе в Финский залив концентрировались клады последующих двух десятилетий³⁴. Появление кладов восточных монет свидетельствует о том, что североморско-балтийский морской и восточноевропейский речной пути объединились в цельную трансъевропейскую магистраль, которая, судя по динамике выпадения кладов, использовалась всё интенсивнее. Возникновение на рубеже VIII–IX вв. в Поволховье и Приильменье поселений (Холопий городок, Георгий, Сергов городок и др.)³⁵ свидетельствует о формировании инфраструктуры, обеспечивавшей деятельность купцов.

Появление в середине IX в. (может быть, несколько раньше)³⁶ укреплённого «Рюрикова» городища – военного и ремесленного поселения, перекрывавшего в стратегически ключевом месте переход из Волхова в Ильмень, откуда расходились реки на восток и на юг, знаменует принципиально новый этап в социально-политической и экономической жизни региона. С одной стороны, находившийся в нём скандинавский военный гарнизон обеспечивал власть его предводителя над округой, что создавало предпосылки для возникновения в регионе надплеменного политического образования, включавшего финское и славянское население и получившего в советской литературе наименование «северной конфедерации племен»³⁷, позднее – Волховско-Ильменской политии³⁸. С другой стороны, стратегическое положение «Рюрикова» городища и расположенного ниже по течению Волхова поселения Холопий городок позволяло надёжно контролировать движение из Волхова в Ильмень и обратно и регулировать если не сам стихийный поток торговцев (что было вряд ли возможно), то торговлю – в первую очередь обеспечить безопасность купцов и их товаров, а также наладить сбор пошлин с проплывавших кораблей. Не случайно именно от конца IX в. дошли первые сведения об упорядочении торговли русов. Основывавшийся на «Анонимной записке», составленной в 870–890-е гг., ибн Русте сообщал, что русы, «единственное занятие» которых – «торговля соболями, белками и прочей пушниной» и которые «с рабами обращаются хорошо, заботятся об их одежде, потому что торгуют [ими]», покровительствуют приезжающим: «Гостям оказывают почёт, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо, как и с теми, кто часто бывает у них, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. Если же кто обидит или притеснит чужеземца, то помогают ему и защищают его»³⁹. Очевидно, «гостями» и «чужеземцами» были купцы-скандинавы⁴⁰, стремившиеся в Волжскую Булгарию, где происходил основной сбыт их товаров⁴¹ (хотя некоторые из них добирались до Итиля, Джурджана и даже до Багдада, как свидетельствуют ибн Хордадбех⁴² и другие арабские писатели). Оказание помощи купцам и защита их от возможных притеснений могли осуществляться только при наличии достаточно сильной центральной власти в регионе, способной поддерживать порядок и разрешать споры между купцами и между ними и местным населением. И ибн Хордадбех, и ибн Русте, и ибн Хаукал сообщили о пошлинах, которые купцы-русы выплачивали в посещаемых ими торговых центрах, причём практика налогообложения купцов к концу IX в. была знакома русам настолько хорошо, что они могли находить уловки для снижения размера пошлин, например, выдавая себя за христиан⁴³. Вряд ли эта общепринятая практика ускользнула от внимания правителей Волховско-Ильменской политии, контролировавших путь между Балтийским морем и выходом на Восточноевропейскую равнину, хотя прямое сообщение о торговых пошлинах, взимаемых «царём русов», содержится только в сочинении Гардизи, писавшего в середине XI в., но черпавшего информацию из той же «Анонимной записки» конца IX в., а также из недошедших до нас трудов ибн Хордадбеха и ал-Джайхани: «Царь их взимает с торговли ¹/₁₀ часть»⁴⁴.

Таким образом, в VIII–X вв. восточное направление деятельности скандинавов в Восточной Европе определялось их торговыми интересами. Военные походы, видимо, в связи с их сложностью и отдалённостью привлекательных целей, были редки⁴⁵. Немногочисленные импорты восточных предметов (посуды, украшений, тканей) оседали по преимуществу в Восточной Европе⁴⁶ и почти не попадали на север⁴⁷. Возвращавшиеся на родину купцы везли с собой прежде всего серебро, что отмечали ещё ибн Русте («Получают они плату деньгами и завязывают их в свои пояса»⁴⁸), и Ибн Фадлан, указавший, что купцы-русы измеряют своё богатство количеством дирхемов⁴⁹. Стихийный поток скандинавов на восток, вероятно, не регулировался на протяжении всего этого времени, но можно полагать, что по крайней мере со второй половины или конца IX в. установившие контроль над Волховско-Волжским путём вожди, а затем новгородские князья, сыновья киевских великих князей, взимали торговые пошлины, обеспечивая со своей стороны безопасность купцов и их товаров.

Однако монополия этого пути была недолгой. Вероятно, уже в первой половине IX в. началось освоение второго важнейшего направления экспансии скандинавов – южного, конечной целью которого была Византия. Первые сообщения о появлении росов в Византии датируются 830-ми гг.: нападение на Амастриду⁵⁰ и прибытие послов к императору Феофилу от некоего «кагана»⁵¹. К середине IX в. путь к Чёрному морю был достаточно хорошо известен (судя по походу 860 г.), что сказалось на возрастании роли Киева и возникновении там к концу столетия эмпория на р. Почайне⁵². О стабильном и интенсивном функционировании Балтийско-Днепровского пути свидетельствовало появление торгово-ремесленного центра в Гнёздове на рубеже IX–X вв.⁵³ К началу Х в. скандинавы, пришедшие из «северной» политии, прочно обосновались в Среднем Поднепровье и установили постоянные связи с Византией.