Институциональную среду любого общества на всех уровнях социальных иерархий пронизывает разветвлённая система патронатных связей, масштабы которых, равно как и механизмы функционирования, формы проявления, идеологические оболочки и типологии широко видоизменяются и варьируются в зависимости от социокультурных и политических традиций¹. В Российской империи патронатные отношения чаще всего сказывались на карьерном продвижении, а изучение их сводилось преимущественно к анализу фамильно-родственного непотизма, зачастую скрытого от глаз и потому скорее предполагаемого с большей или меньшей вероятностью². Но как складывалась подобная «система», включавшая не только родственные, но и многочисленные дружески-приятельские, соседские и профессиональные связи? На флоте³ толчком для формирования одного из звеньев разветвлённой патронатной сети нередко становилась служба на одном корабле, порою предопределявшая будущую жизнь⁴. Так, кругосветное плавание под началом В.М. Головнина на военном шлюпе «Камчатка» в 1817–1819 гг. способствовало формированию когорты будущих прославленных учёных-исследователей – адмиралов Ф.П. Литке, Ф.П. Врангеля и Ф.Ф. Матюшкина⁵.

В то время начинались великие российские географические открытия в Тихом океане. Основные маршруты русских кораблей пролегли от Архангельска в Арктику и с Камчатки на Аляску и в Русскую Америку. Одним из наиболее знаменитых военно-морских офицеров тех лет стал Василий Михайлович Головнин, чьё имя не сходило с уст флотской молодёжи. Храбрец и автор нашумевших записок о пребывании в Японии, он имел богатый послужной список⁶: участвовал в русско-шведской войне 1788–1780 гг., сражаясь на корабле «Не тронь меня» под командой капитана 1-го ранга британца Д. Тревенена, который сопровождал Д. Кука в последнем кругосветном плавании; в 1798–1799 гг. состоял флаг-офицером и переводчиком с английского языка при вице-адмирале М.К. Макарове, посланном для ведения военных действий против Французской республики у побережья Голландии; в 1802 г. отправился волонтёром в Великобританию и плавал под флагом У. Корнуоллиса, Г. Нельсона и К. Коллингвуда, затем, вернувшись в Россию, возглавил кругосветное плавание на шлюпе «Диана», побывал в плену у британцев и японцев.

В 1816 г. перед его экспедицией на военном шлюпе «Камчатка» ставились важные задачи: доставка грузов и продовольствия в Петропавловский и Охотский порты, «обозрение» колоний Русской Америки и выяснение географического положения «островов и мест российских владений, кои не были доселе определены астрономическими способами»⁷. Особый, «секретный», характер миссии придавало предписание подвергнуть ревизии деятельность Российско-Американской компании и расследовать допускаемые ею злоупотребления. «Ты имеешь редкий случай сказать своему государю правду, – заявил Александр I Головнину на последней аудиенции. – Я часто употребляю несколько месяцев, чтобы узнать истину о том, что делается около меня, но за 13 тысяч вёрст я никакого не имею на то способа. Я надеюсь, что ты известишь меня откровенно о всём, что происходит в селениях нашей Американской компании, о которой я слышал много худого»⁸.

Свои взгляды Головнин изложил в рукописи «О состоянии Российского флота в 1824 г.», подписанной псевдонимом «Мичман Мореходов». Размышляя о причинах упадка военно-морских сил империи, недавний помощник директора Морского корпуса, ставший уже генерал-интендантом флота, наметил обширную программу преобразований, не докладывая о ней начальству, поскольку «в официальных бумагах не всегда можно всякую вещь назвать своим именем; откровенность такая, как известно, многим, сказать попросту, сломила шею»¹³. Констатировав, что «умные и достойные люди убегают и гнушаются морскою нашею службою», автор записки признавал: «Из всех занятий, коим посвящает себя человек для общественного блага, морская служба есть занятие самое тягостное, самое несносное и самое опасное. Вступающие в неё должны с самых юных лет, на всё время цветущей молодости, лишить себя почти всех приятностей жизни»¹⁴. Что же способно побудить «свободных людей» отречься «от многих лучших удовольствий жизни и вместо оных заставить их повергнуть себя великим безпокойствам, трудам и опасностям»? Деньгами, по мнению Головнина, «можно только прельстить корыстолюбивую сволочь, от которой никаких великих подвигов ожидать нельзя», и «одно лишь честолюбие может подвинуть людей, способных к славным делам, на пожертвование всем и вступление на столь опасное поприще»¹⁵.

Соответственно, особое внимание следовало уделить подбору, воспитанию и образованию молодых офицеров, проверяя их качества в экстремальных условиях, требующих предельной мобилизации сил. Кругосветное плавание подходило для этого как нельзя лучше. Не случайно в 1816 г. Головнин потребовал «в уважение долговременного, отдалённого и многотрудного плавания, мне предстоящего, позволить, чтоб я сам назначил офицеров и выбрал нижних чинов»¹⁶. Действуя осмотрительно, советуясь со знающими людьми и используя дружеские, родственные, соседские и профессиональные связи, он прежде всего приглашал на «Камчатку» лично ему известных ветеранов с шлюпа «Диана», к которым «питал всегда особенную и весьма естественную привязанность»¹⁷. Одним из них был лейтенант Никандр Иванович Филатов, добрый сосед Головнина по рязанским имениям¹⁸, захвативший в сентябре 1812 г. японского торговца Такадая Кахэя и сыгравший немалую роль в спасении своего командира из японского плена¹⁹. Филатов остался тогда служить на Дальнем Востоке, командовал транспортом «Борис и Глеб», но в 1816 г. его специально отозвали в распоряжение Головнина, который назначил его вторым помощником²⁰. С «Дианы» на «Камчатку» также перешли писарь Степан Савельев и «горький пьяница» Владимир Скородумов – фельдшер 14 класса Каменоостровского инвалидного корпуса²¹.

Готовясь к плаванию, Головнин подумывал взять с собой и невесту – Авдотью Степановну Лутковскую (1793–1884)²². В «черновых записках» он признавался, что, согласившись возглавить «Камчатку», поставил себя в «самое неприятное состояние» и вынужден был пойти на «чрезвычайное пожертвование», на два года отложив намеченную свадьбу. По его мнению, жениться и сразу же покинуть супругу означало совершить шаг «малодушный, достойный посмеяния». Оставалось «или честию жертвовать любви, или любовию чести, потому что великодушная и добрая моя невеста на всё соглашалась, что я сам изберу»²³. Позднее в «Краткой биографии» он написал, что «мог бы и отказаться от сего путешествия, но такой поступок казался ему слишком низким и непростительным»²⁴.

В экспедицию с Головниным отправились два будущих шурина: гардемарины Ардалион (1797–1821) и Феопемпт (1803–1852) Лутковские. Между тем незадолго до неё, в 1816 г., «безшабашного» Ардалиона вместе со Степаном Артюховым, разжаловали из гардемарин в матросы за пьянство и «сослали» в Свеаборг. По словам Г.А. Лумпановой, «восстановлению Ардалиона Лутковского в прежнем чине содействовал Головнин, он же и взял его с Артюховым в свою команду, хотя первоначально планировалось взять в плавание из Морского корпуса только двух гардемаринов»²⁶. Феопемпту к моменту его включения в экспедицию исполнилось всего 14 лет. К тому же в феврале 1817 г., когда морской министр И.И. де Траверсе отдал распоряжение директору Морского корпуса П.К. Карцову направить на «Камчатку» двух гардемаринов, младший брат Евдокии Степановны был ещё кадетом. Василий Михайлович решил не торопить события и только 14 июля, через неделю после производства Лутковского в гардемарины, назвал его фамилию²⁷.

Художником экспедиции стал М.Т. Тиханов. Происходя из дворовых шталмейстера Двора кн. Н.А. Голицына, он в 1806 г., по прошению князя, был определён пенсионером в Академию художеств, где обучался по классу исторической живописи у В.К. Шебуева, и обратил на себя внимание благодаря полотну «Расстрел русских патриотов французами в 1812 г.»³⁰. В 1815 г. Тиханов получил вольную и остался на казённом содержании при Академии. Головнину его настойчиво рекомендовал известный учёный, литератор, археолог и художник А.Н. Оленин, занимавший тогда пост государственного секретаря, директора Императорской публичной библиотеки и президента Академии художеств. При этом Оленин отмечал, что Тиханов вышел из Академии «почти как все воспитанники выходят, с одним талантом, следственно без всякого запаса в платье, белье и обуви и без денег, а потому и нужно будет его последними снабдить на счёт казённый»³¹. По решению Александра I живописцу отпустили из казны 1 500 руб. и предоставили денщика; по возвращении из плавания ему был обещан очередной чин³².

При назначении офицеров, Головнин также внимательно прислушивался к рекомендациям. По-видимому, именно ими объяснялось казавшееся «чудесным» назначение на «Камчатку» мичмана Фердинанда Врангеля. Оставшись в детстве сиротой, он воспитывался в доме дяди, а в 1810 г. поступил в Морской корпус, который закончил в 1815 г.³³ Согласно преданию, узнав по секрету о подготавливаемой экспедиции, Врангель просил главного командира Ревельского порта походатайствовать за него, но получил отказ: Головнин сообщил, что берёт с собой только лично ему знакомых офицеров. Тогда молодой эстляндец решился на отчаянный поступок: сказавшись больным, он подал рапорт и покинул фрегат «Автроил», отправлявшийся на зимовку в Свеаборг, на каботажном судне с 15 руб. в кармане прибыл в Петербург и бросившись к Головнину, умоляя его о зачислении в состав экспедиции хотя бы простым матросом. На командира он произвёл благоприятное впечатление и был принят³⁴.

Между тем ещё в Эстляндии Врангель познакомился и навещал руководителя первой русской кругосветной экспедиции И.Ф. Крузенштерна, проживавшего на мызе Асс. «Наш Кук», как позже иронично прозвали Ивана Фёдоровича молодые Литке и Врангель, принял самое деятельное участие в судьбе способного остзейца. В то время готовился отбыть на Дальний Восток друг Головнина и участник плавания на «Диане» Пётр Иванович Рикорд, назначенный начальником Камчатской области. Ходили слухи и о возможной экспедиции в Тихий океан, побудившие Врангеля просить Крузенштерна о рекомендации³⁵. 13 октября 1816 г., когда в морском ведомстве ещё не приняли окончательное решение об отправлении «Камчатки», Головнин уже писал Крузенштерну: «Имел удовольствие видеть г. Врангеля, которому повторил уверения, сделанные мною Вам, что он непременно будет назначен на отправляемый в Камчатку фрегат, если командиром на оном пойдёт г-н Рикорд или я. Вам же, милостивый государь, я весьма много обязан, что Вы доставили мне случай узнать хорошего офицера»³⁶. А через два месяца встревоженный капитан просил Крузенштерна «хоть г-на Врангеля прислать уведомить меня, как его зовут и в котором он экипаже, чтоб при назначении не случилось ошибки, ибо, быть может, что есть и другой мичман Врангель. Я признаюсь, виноват перед ним, он мне оставил о сем записку, но я как-то потерял её»³⁷. В Петербурге действительно служил тогда троюродный брат Фердинанда Петровича – мичман Бернгард Васильевич фон Врангель³⁸.

Вернувшись из плавания, Головнин 14 ноября 1819 г. отправил Крузенштерну письмо, благодаря адмирала за доброе расположение и советы, «в числе коих рекомендация Ваша г-ну Врангелю, по которой я взял его с собой»³⁹. В ответном послании, датированном 19 ноября 1819 г., «Василлей Михаелович» мог с удовлетворением прочесть: «Крайне приятно мне узнать от Вас самих, что Вы довольны г. Врангелем, и премного вам благодарен, что Вы изволили его назначить в новую экспедицию»⁴⁰.

Извилистыми путями попал на «Камчатку» и Фёдор Литке, которого, по словам Врангеля, «с юных лет судьба знакомила… с людьми и с науками»⁴¹. Мать будущего адмирала, дочь медика И.Г.Г. Энгеля Анна (Анна Доротея) Ивановна (1760–1797), скончалась при родах. В 8 лет лишившись отца, он провёл детство у дяди – Ф.И. Энгеля, статс-секретаря Павла I, сенатора и члена Государственного совета⁴². «Дядя взял меня к себе, но как берут с улицы мальчика, чтобы не дать ему умереть с голоду, – с горечью вспоминал Литке. – Он не обращал на меня никакого внимания, как разве для того только, чтобы меня побранить или выдрать за уши»⁴³. О себе Фёдор Петрович отзывался столь же сурово: «Я был вспыльчив, обидчив, недотрога, и, как все слабые, любил дуться. Somme toute (в общем. – фр.), я был совсем дрянной мальчик. Недостаток первоначального воспитания и совершенное отсутствие воспитания после того отозвалось на всю последующую мою жизнь»⁴⁴. При содействии дяди он надеялся попасть в Царскосельский лицей или в Морской корпус, «но при эгоизме и бесхарактерности, его и на это не стало»⁴⁵. Между тем два родных дяди Литке – Карл и Александр – учились в Морском корпусе вместе с адмиралами А.В. фон Моллером (впоследствии морской министр), М.Т. Быченским и Л.В. Спафарьевым. Карл погиб в чине капитана 2-го ранга при осаде Измаила (в память о нём отец Литке и решил сделать сына моряком), Александр же перешёл на статскую службу и к концу жизни состоял инспектором Радзивилловского таможенного округа. Его супруга, Анна Константиновна, была дочерью хранителя придворного серебра К.К. Куличкина и сестрой лейтенанта Василия Куличкина – «волонтёра» Британского флота, погибшего 18 июля 1800 г. при взрыве 100-пушечного корабля «Королева Шарлотта»⁴⁶. В доме А.И. Литке в Радзивиллове воспитывалась родная сестра Фёдора Петровича Наталья (1789–1848), которая в 1810 г. вышла замуж за капитан-лейтенанта И.С. Сульменёва (1771–1851) – будущего адмирала (1847) и председателя Морского генерального аудиториата.

С 1810 г. Сульменёв, друг и дальний родственник Головнина, служил в Петербурге. Благодаря ему Литке вошёл в круг морских офицеров и «много тёрся между людьми». Тогда же Дмитрий Головнин (родной брат Василия Михайловича и троюродный брат Сульменёва), по словам Фёдора Петровича, «полюбя меня и видя, что я ничему не учусь, дал мне несколько уроков арифметики и географии»⁴⁷. В 1812 г. Литке находился в отряде Сульменёва на галете «Аглая», которым командовал Фёдор Филатов – родной брат спутника Головнина на «Диане» Никандра Филатова⁴⁸. Зная о желании Литке попасть в кругосветное путешествие, Иван Саввич упросил Головнина, часто заходившего к Сульменёвым, проверить молодого мичмана в деле. «Я тебя запродал, – писал он шурину, – снаряжается на будущий год экспедиция на Камчатку, под начальством В.М. Головнина, который, по просьбе моей, обещал взять тебя с собой»⁴⁹. Однако, попав на «Камчатку», Литке столкнулся с немалыми трудностями во взаимоотношениях с командиром и офицерами. «Излишняя живость характера, необдуманность, в первое время незнание порядка службы (где мне было ей научиться?), избалованность прежними начальниками – всё это должно было в глазах капитана давать мне вид какого-то шалопая», – писал адмирал позднее⁵⁰.

Будущий главный командир Русской Америки, а тогда лейтенант Матвей Иванович Муравьёв, «человек умный, начитанный по тогдашнему, предобрый, но несколько флегматичный и ленивый», узнав о назначении своего младшего друга Литке на «Камчатку», «натурально, порадовался, и раз как-то в разговоре сказал, как бы и ему хотелось идти с Головниным, но не знает, как это сделать. Я написал зятю; тот сказал Головнину, и Муравьёв был назначен. Это нас ещё более сблизило»⁵¹. Второй лейтенант, Фёдор Кутыгин, по словам Фёдора Петровича, – офицер «глупый», да ещё и кутила. В экспедицию он попал, как предполагал Литке, по ходатайству отчима – капитана над Петербургским гребным портом подполковника С.И. Миницкого (1766–1840), который слыл «фаворитом Аракчеева»⁵². Однако, вероятно, тут сыграло роль и то, что младший брат его отчима Михаил Иванович Миницкий, командовавший Якутской областью, был старинным приятелем Головнина ещё со времён волонтёрства на Британском флоте⁵³.

В отличие от Врангеля и Литке, Фёдор Матюшкин, выпущенный Царскосельского лицея с чином коллежского секретаря и годовым жалованием в 700 руб., казалось, никаких шансов попасть на «Камчатку» не имел. Отец его, Фридрих (Фёдор) Иванович Матюшкин, советник посольства в Германии, давно скончался. Мать, Анна Богдановна (урожденная Медер), с 1810 г. состояла классной дамой в Екатерининском институте благородных девиц; по слухам, ей благоволила вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Влюблённый в море лицеист-романтик мечтал о далёких странах, но прочитанных им книг о путешествиях было явно недостаточно, чтобы заинтересовать Головнина. Спустя годы А.С. Пушкин в стихотворении «19 октября» скажет о товарище: «Счастливый путь! С лицейского порога / Ты на корабль перешагнул шутя, / И с той поры в морях твоя дорога, / О, волн и бурь любимое дитя!»⁵⁴. Но в 1817 г., после окончания Лицея, Матюшкин проживал в семье его директора Егора Антоновича Энгельгардта, по-отечески опекавшего талантливого юношу. «Мысль жить в Петербурге с незначительным содержанием казалась ему очень тяжёлой, – писал Энгельгардт матери Матюшкина в Москву, – и я, наверное, не ошибаюсь, если скажу, что эта мысль в значительной степени подействовала на его решение идти в плавание»⁵⁵.

Зная о желании бывшего ученика отправиться в морскую экспедицию, Энгельгардт решил помочь ему устроиться на «Камчатку» и обратился за поддержкой к министру духовных дел и народного просвещения кн. А.И. Голицыну⁵⁶. 7 июня кн. Голицын направил маркизу де Траверсе письмо: «С самых юных лет он (Матюшкин. – Д.К.) имел страстное желание путешествовать морем. Желание сие его не может быть удовлетворено поступлением в морскую службу, ибо он не обучался нужным для того наукам; но ныне представляется к сему удобный случай определением его в каком-либо звании при капитане Головнине… по письмоводству»⁵⁷. Особо отмечалась способность юноши «изъясняться свободно на трёх языках, французском, немецком и своём природном», хорошее знание математики и естественной истории, отличное поведение, прилежание и твёрдость характера. Одновременно с посланием де Траверсе кн. Голицын доложил о просьбе Энгельгардта императору, и Александр I повелел маркизу узнать, «найдёт ли возможным Головнин взять сего гражданского чиновника с собою». «Суровый» капитан поначалу заупрямился. «Назначенные на вверенный мне шлюп офицеры знают иностранные языки и умеют хорошо рисовать, – заявлял он, – следовательно, в г. Матюшкине я ни малейшей нужды не имею и могу очень хорошо и без него обойтись». Но, в конце концов, Василий Михайлович уступил и признал, что подобный энтузиаст «со временем может быть полезен» и, «не желая лишить его охоты к морской службе», согласился дать ему гардемаринскую должность, определив на ют под команду Литке⁵⁸.

Вскоре для Матюшкина начались тяжёлые испытания. Головнин едва не высадил его в Англии из-за морской болезни, и только после настойчивых просьб согласился оставить гардемарина на корабле. Затем наступили морские будни. «Вы весьма ошибаетесь, – писал Матюшкин Энгельгардту с “Камчатки”, – если думаете, что я имею много праздного времени. Нигде может быть время дорого, как на море. Нет ни одной минуты, которая бы могла быть праздною. Вот я Вам опишу, как я провожу день. С самого утра до полдня я занимаюсь математикою, навигацию и астрономию – всё же [время] после обеда я посвящаю чтению путешествий». И это помимо вахт и авральной работы. «Я даже не очень часто съезжал на берег, – признавался будущий адмирал и сенатор, – сидел всё почти за навигациею и астрономиею, потому что думал, что мне будет экзамен – но его не было, чему я несколько рад, потому что сии две науки знать, не поле перейти»⁶¹. Такой подход вполне отвечал требованиям Головнина. «В начале похода, – вспоминал Литке, – я не имел никакого понятия о службе; воротился же настоящим моряком, но моряком школы Головнина, который в этом, как и во всём, был своеобразен»⁶².