По словам Стивена Ловелла, война обычно рассматривается историками в качестве «катастрофической интерлюдии между двумя фазами сталинизма: турбулентной и кровавой эрой 1930-х годов и глубокими заморозками поздних 1940-х… Невоенные историки (nonmilitary historians) не знают толком, что делать с периодом войны»¹. В полной мере это относится к репрессивной политике военного времени. В 1941–1945 гг., включая предвоенные и послевоенные месяцы, судами общей юрисдикции, военными трибуналам и разного рода специальными судами были осуждены свыше 16 млн человек (не считая осуждённых Особым совещанием НКВД)². Это превосходит любой сопоставимый по времени период в советской истории. Однако история этих репрессий исследована довольно фрагментарно³.

Русская Православная Церковь (РПЦ), крупнейшее религиозное объединение на территории СССР, в 1930 г. насчитывала 163 архиерея и около 30 тыс. приходов. К 1941 г. число действующих храмов сократилось до 3 732, причём 3 350 из них находились на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 г. К 1941 г., по разным оценкам, репрессиям подверглись от 50 до 140 тыс. священнослужителей, всего же «репрессированных за веру» было около 350 тыс. человек⁶. В РСФСР в 25 областях не имелось ни одного прихода, в 20 – их сохранялось не более пяти. На Украине в шести областях закрылись все православные церкви, ещё в трёх действовало по одному храму. В Киевской епархии в 1940 г. оставалось два прихода с тремя священниками. Для сравнения: в 1917 г. в 1 710 церквях епархии служили 1 435 священников⁷. В 1939 г. из архиереев на своих кафедрах находились патриарший местоблюститель митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский) и митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископы – Петергофский Николай (Ярушевич) и Дмитровский Сергий (Воскресенский), управляющий делами Московской патриархии. Двух последних НКВД считал своими агентами⁸. По словам О.Ю. Васильевой и иерея И. Соловьёва, «положение самого митрополита Сергия (Страгородского)… напоминало марионеточное управление»⁹. Церковь не являлась «юридическим лицом», не имела собственного счёта в банке, издательства, не располагала прямыми каналами для взаимодействия с властью. Положение других конфессий и разного рода религиозных групп было не лучше¹⁰.

Это дало Церкви отсрочку, однако не изменило конечных целей советского государства, стремившегося к ликвидации религиозных институций. Закрытие храмов и аресты священников продолжались, хотя и не с прежней интенсивностью. К примеру, в 1939–1940 гг. в Пермской (с 1940 г. – Молотовской) обл. были закрыты 139 православных молитвенных зданий, а в первой половине 1941 г. – ещё 32 церкви и 5 часовен, включая единственный ещё действовавший в Молотове храм. Последнее решение о закрытии церквей Молотовский облисполком принял 20 июня 1941 г. В области осталось, по разным оценкам, от 6 до 11 храмов¹³. Всего на «старых» советских территориях накануне войны исследователи насчитывают от 100 до 350–400 действующих православных храмов¹⁴. В любом случае число их было ничтожным.

Согласно статистике НКВД, в 1939 г. были арестованы 987 «церковников и сектантов», в том числе 414 «служителей культа»¹⁵. По мнению М.В. Шкаровского, на уменьшение числа арестов в десятки раз по сравнению с 1937–1938 гг. повлияло «улучшение государственно-церковных отношений»¹⁶. Но от Церкви тут зависело очень мало, если вообще что-либо зависело; повлиять на решения властей она просто не имела возможности. Резкое сокращение репрессий против священнослужителей и мирян (речь идёт об абсолютных цифрах: их доля среди всех арестованных по сравнению с 1938 г. осталась практически неизменной – чуть более 2%) объяснялось прежде всего «феноменом 1939 года». Большой террор был остановлен, как и начат, практически одномоментно. 17 ноября 1938 г. появилось постановление ЦК и СНК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», после чего началась интенсивная чистка НКВД от «ежовцев», на которых возложили ответственность за «перегибы»¹⁷. В рамках «бериевской оттепели» в 1939 г. вышли на свободу около 110 тыс., а лишились её 44 731 человек (в 15 раз меньше, чем в предыдущем году), причём 65,6% всех арестов были произведены в западных областях Украины и Белоруссии, но и там пострадал «всего лишь» 51 «служитель культа»¹⁸.

Преследование священников в присоединённых в 1940 г. прибалтийских республиках также носило «точечный» характер: НКВД интересовали участники Белого движения и причастные, хотя бы и в прошлом, к какой-либо политической деятельности. Так, в Эстонии и Латвии в 1940–1941 гг. арестовали по 16 православных клириков или причастных к церковной деятельности (почти все они были расстреляны, погибли при невыясненных обстоятельствах или умерли в заключении)¹⁹. Показательно дело епископа Иоанна (Булина), задержанного 18 октября 1940 г. в Петсери (Эстония), где он жил у родных как частное лицо. В 1932 г. епископ, отстаивавший интересы русских прихожан и вступивший в конфликт с руководством Эстонской Апостольской Православной Церкви, был удалён с Печерской кафедры и запрещён в служении. После ареста его поместили в таллинскую тюрьму, затем перевезли в Ленинград, обвинив в том, что он «в проповедях с амвона выступал против советского правительства и коммунистической партии», а также состоял «председателем комиссии для собирания материалов по биографиям погибших при советской власти в России русских архипастырей, пастырей и церковных деятелей с целью издания их потом в печати». 18 апреля 1941 г. он был приговорён Ленинградским областным судом к смертной казни и 30 июля расстрелян. Патриарший местоблюститель признал Иоанна епископом Печерским и 13 декабря 1940 г. предложил главе Эстонской Апостольской Православной Церкви митрополиту Александру (Паулусу) определить ему место дальнейшего архиерейского служения, не ведая, что тот уже почти два месяца находится в тюрьме²⁰.

В 1940 г. число арестов «церковников и сектантов» возросло по сравнению с 1939 г. более чем в два раза (2 231 человек, включая 910 «служителей культа»)²². Статистика, очевидно, неполна, но позволяет проследить динамику репрессий. По словам прот. В.А. Цыпина, «в последние предвоенные месяцы давление на Русскую Православную Церковь ослабло, волна репрессий утихла», поскольку после разгрома Польши «потенциальный противник вышел на границы нашего государства» и «над страной нависла грозная военная опасность, которая побуждала к единению, к преодолению вражды и ненависти». Статистика арестов свидетельствует об обратном: действия НКВД–НКГБ, отвечавших за «взаимодействие» с религиозными институциями в условиях нарастания военной угрозы были прямо противоположными и вполне предсказуемыми – расширение и ужесточение преследований. В первом полугодии 1941 г. были арестованы 1 618 «церковников и сектантов»²³. Власть по-прежнему видела в «служителях культа» и верующих любых конфессий и религиозных групп ненадёжные и враждебные элементы. Надо сказать, она приложила немало усилий, особенно в 1930-е гг., чтобы превратить их в таковые²⁴. Репрессивные органы относили священнослужителей и верующих любых конфессий к противникам советской власти и никогда не прекращали борьбу с ними: менялись только её масштабы и степень жестокости²⁵. Оценки численности пострадавших «за веру» существенно разнятся²⁶.

Материалы военных трибуналов в основном остаются недоступными для исследователей, тогда как архивы Наркоматов юстиции СССР и РСФСР, Верховного суда (ВС) СССР неплохо сохранились и в значительной своей части открыты. Статистика репрессий против верующих в судебной системе не велась. Во всяком случае, обнаружить её не удалось. Однако надзорные дела ВС СССР, отражающие ситуацию по всей стране и касавшиеся представителей различных конфессий, содержат сведения об окончательном решении судеб осуждённых, включая историю прохождения жалоб или прошений о помиловании²⁸. «Техническая» сложность работы с ними заключается в необходимости просматривать дела с обвинениями по ст. 58-10 и 58-14 de visu. Разумеется, материалы надзорного производства – выборка, но она достаточно репрезентативна для понимания особенностей карательной политики в отношении верующих в военный период.

10 мая 1941 г. Вологодским облсудом был осуждён по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 «служитель религиозного культа (священник)» Николай Милонов. Согласно обвинительному заключению, Милонов, «возвратившись в 1934 г. из лагеря за отбытием срока наказания, установил связь с к/р организацией, руководимой архиепископом Ряшенцевым³³, и по его поручению проводил к/р работу среди религиозно настроенных лиц, используя религиозные предрассудки масс. В течение 1939–40 гг. Милонов под видом молений на частных квартирах устраивал к/р сборища, на которых систематически велась к/р агитация». 1 августа 1941 г. священник был расстрелян. По тому же делу к различным срокам заключения были приговорены 15 участников «контрреволюционных сборищ», в том числе 11 женщин³⁴.

Басову ВС РСФСР заменил расстрел на 10 лет тюрьмы. Паранова и Скудина подали прошения о помиловании. «Обвинялась я в следующем, – сообщала Паранова 25 мая³⁹, – 1. Писание контрреволюционных рассказов и отправка их на волю моей матери: а) “Город вольный” (который я писала просто, как религиозный рассказ), б) рассказ о “От Архангельска до Карелихи [нрзб.]” – описание Севера и этапа – этап был очень тихий – шли старушки, погода благоприятствовала, но было в этапе несчастье – одна женщина бежала и в побеге была ранена. Этим случаем я делилась с моей матерью (рассказы мать не получила). 2. Разговор с з/к Зильберт о голоде 1933 года в городе Саратове. Это я рассказывала о переживаниях нашей семьи и близких – об этом я призналась на следствии и суде. 3. Ряд разговоров религиозного характера с заключёнными. Признала полностью – правда, разговоры эти были свидетелями переданы не точно – очевидно по причине их незнания вопросов, о которых был разговор. 4. Систематическая контрреволюционная связь с другими баптистами. Связь признала полностью, но как связь не с целью контрреволюции, а чисто религиозную… Прошу партию и правительство в лице Президиума Верховного cовета Союза Социалистических республик – оказать мне помилование – желаю жить, трудиться, радоваться – быть полезным человеком нашей страны… Отбывая срок наказания по ст. 58 пункт 10-11 в Кулойлаге Н.К.В.Д. Пинежского отделения на лаг. пункте Карелиха с 11/I 1938 года по 10/XII 1939 года, 2 года работала в плановой части – статистиком и нормировщиком… Жила я в женском общежитии среди исключительно уголовных женщин – их жизнь, наполненная пороками и преступлением, страшно тяжело мною переживалась; она оскорбляла меня, и я часто украдкой плакала, и этим горем мне не с кем было поделится – тогда я написала религиозный рассказ “Город Вольный” – где описывались видимые мною пороки. Этот рассказ я попыталась прочесть сотрудникам з/к Жукову и Хохову (они уважали меня), но они не пожелали читать его до конца. Тогда я послала этот рассказ матери, но она не получила его… В хоз. части работали молодые люди, которые с любопытством расспрашивали меня о моих убеждениях – я… отвечала. Удовлетворив своё любопытство, они смеялись надо мной, и были случаи, стыдно сказать – я плакала… В общежитии я жила совместно с з/к, з/к Скудиной и Андреевой, и мы совместно восстанавливали на бумаге наше любимое: евангелие и гимны – приложено в деле, но эти записки читать никому не давали. Убедительно прошу Президиум Верховного совета Социалистических республик отменить мне данный приговор, заменив таковой соответствующим сроком. Хочу жить, радоваться, быть полезной нашей советской родине… Ещё и ещё и ещё прошу снисхождения – дарование мне жизни (мне не верится в расстрел). Я много виновна перед законом и моей совестью и всё же прошу прощения и обещаю быть разумным и полезным человеком»⁴⁰.

Число арестов священников было сравнительно невелико, потому что «арестовывать стало практически некого» – подавляющее их большинство к началу войны уже были репрессированы. Только в 1937 г. были арестованы по меньшей мере 33 382 «служителя религиозного культа», а всего по категории «духовенство, сектанты» – 37 331 человек. В 1938 г. по категории «сектантско-церковная контрреволюция» были репрессированы 13 438 человек. По-видимому, бóльшая их часть погибла. На территории современной Новгородской обл. в 1937–1938 гг. «было расстреляно не менее 83% священников, служивших на приходах Московской патриархии на начало 1937 г.: 298 человек из 362» (судьба ещё нескольких десятков неизвестна); из 315 храмов, действовавших в 1936 г., осталось три. Аналогичные процессы происходили и в других областях. В Орловской обл. с 1 октября по 31 декабря 1937 г. были осуждены «1 667 церковников и сектантов, в том числе расстреляно 1 130 человек, а к концу 1941 года всего осуждено по религиозным мотивам 1 921 человек, из них 1 209 к расстрелу… С октября по декабрь 1937 года в Орловской области практически всё духовенство было ликвидировано». К началу войны в современных границах области остались две действующие церкви⁵².

Массовое закрытие храмов и «расширение сферы церковного подполья» вынуждало переходить на нелегальное положение не только отрицавших «сергианство», но и вполне лояльных патриархии священнослужителей и верующих⁵³. Священнику из Осинского района Пермской (с 1940 г. – Молотовской) обл. В.Д. Мокрушину ввиду отсутствия в епархии правящего архиерея пришлось для рукоположения в сан съездить в 1939 г. в Москву⁵⁴. Однако служить ему довелось недолго: война застала его в должности санитара психиатрической больницы в Молотове. С 1940 г. он окормлял небольшую группу верующих, собиравшихся в «домашней церкви» на квартире А.А. Бурдиной. 21 июля Мокрушина арестовали, а 28 ноября Молотовский облсуд приговорил священника и четверых прихожан (среди них – трёх женщин) по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-11 к расстрелу. Среди прочего подсудимых обвиняли в том, что они «клеветали на условия жизни трудящихся», т.е. обсуждали темы, волновавшие едва ли не всё население СССР. Мокрушина расстреляли 21 мая 1942 г., остальным смертную казнь заменили на 10 лет лагерей⁵⁵. Впрочем, даже легальное положение и патриотические проповеди ничего не гарантировали. Так, 20 марта 1942 г. был арестован и обвинён в антисоветской агитации священник Алексеевской часовни в посёлке Пожва Молотовской обл. К.П. Кунахович. Более года спустя ОСО НКВД осудило его на пять лет лишения свободы как «социально опасного элемента»⁵⁶.

27 июня был арестован возведённый в марте того же года в сан архиепископа Николай (Могилевский). В 1925–1927 и 1932–1937 гг. он находился в заключении. Освободившись из лагеря, жил на покое в Егорьевске Московской обл., затем – в Киржаче Ивановской обл., изредка наезжая в Москву. Архиепископ был близок к патриаршему местоблюстителю, исповедовал его и помогал ему в ведении дел патриархии, время от времени служил в московских храмах. Его вывезли в Саратов; во время следствия содержали в тюрьме, обвиняя в том, что, отбыв наказание, он «возобновил антисоветскую деятельность» и «снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих». Так, в марте на встрече с западноукраинскими архиереями владыка заявил: «Большинство епископов в СССР находятся в ссылках... Советская власть усиливает своё давление на Церковь и верующих». «Вас на Западной Украине ждет то же, что пережили мы здесь, – предупреждал он епископа Острожского Симона (Ивановского). – Будьте готовы к разгрому церкви и к террору над духовенством, к колхозным насилиям и к другим подобным прелестям»⁶¹.

Большинство репрессированных в годы войны за веру – «простые» люди. По-видимому, среди них преобладали «истинно-православные христиане», не принимавшие «сергианство», очень высока была доля женщин⁶⁵. Многие верующие повторно осуждались в лагерях.

Карагандинский облсуд как будто поставил истребление верующих женщин-заключённых на поток. 7 августа 1941 г. его постоянная сессия при Карлаге приговорила Наталию Твердохлебову, Магдалину Сницер⁶⁶ и Веру Дворникову по ст. 58-10 (ч. 2) и 58-14 к расстрелу, поскольку они «в целях контрреволюционного саботажа под видом религиозных убеждений отказывались от выхода на работу, проводили к/р агитацию, направленную на поражение Советского Союза в войне, дискредитирующую коммунистическую партию и советскую власть»⁶⁷. 12 августа та же сессия осудила на казнь по ст. 58-14 за «дезорганизацию лагерного производства», выразившуюся в отказе выходить на работу по религиозным убеждениям, сразу восемь женщин: Надежду Фролову, Александру Бурцеву, Пелагею Уколову, Анну Меняйлик, Евгению Першину, Совету Грищук, Анну Глушанкову и Дарью Чернову. Одна из смертниц отбывала двухлетний срок заключения, ещё трое – трёхлетний⁶⁸. На следующий день тем же судом по той же статье была приговорена к расстрелу Феодосия Жихарева⁶⁹, 14 августа – Е.В. Михаленкова и Софья Ковтун, отбывавшие наказание в Бурминском отделении Карлага⁷⁰. 25 августа «контрреволюционный саботаж под видом религиозных убеждений» стоил жизни Дарье Дьяченко, Матрёне Дмитриевой, Прасковье Рыжковой-Печенкиной, Парасковье Татариковой (в том же деле она именуется также Татарыковой), Анне Каспрук⁷¹. Почти все осуждённые – малограмотные или неграмотные крестьянки. Прошений о помиловании они не подавали.

15 ноября 1941 г. Берия направил Сталину записку с просьбой разрешить НКВД привести в исполнение смертные приговоры, вынесенные военными трибуналами округов и судами общей юрисдикции, не дожидаясь их утверждения высшими судебными инстанциями. Процедура утверждения занимала несколько месяцев, причём окончательное решение на самом деле принимала комиссия Политбюро ЦК ВКП(б), куда ВС СССР направлял свои вердикты. В результате в тюрьмах НКВД в тыловых районах «скопилось» 10 645 человек, ожидавших своей участи⁷³. Сталин одобрил предложение, и уже 17 ноября оно было узаконено постановлением ГКО, практически дословно воспроизводившим текст записки⁷⁴.

Руководствуясь им, 25 ноября сотрудники Управления НКВД по Рязанской области и Ряжского райотдела НКВД расстреляли в подвале 36 заключённых Ряжской пересыльной тюрьмы. Треть из них (12 человек, среди них 11 женщин) являлись «активными верующими»: все они принадлежали к общинам истинно-православных христиан, все расстрелянные женщины, за исключением 59-летней учительницы Анны Георгиевской, были крестьянками и жили до ареста в различных сёлах Рязанской обл., в основном – в с. Куймань («контрреволюционная группа церковников селения Куймань») и с. Парой. К смерти их приговорили в сентябре и октябре 1941 г. на различных заседаниях судебной коллегии по уголовным делам Рязанского облсуда и военного трибунала войск НКВД Московской обл.⁷⁵

Исчезновение со страниц газет и журналов антирелигиозной пропаганды объяснялось прежде всего давлением со стороны союзников: им стремились угодить если не на деле, то хотя бы на словах⁸⁵. Первое упоминание о патриотической деятельности Русской Церкви появилось 16 августа 1941 г. в «Правде»⁸⁶. Несомненно, оно не было случайным. Однако обнаружить его мог только очень внимательный читатель. В разделе «Фонд обороны» в маленькой корреспонденции из Харькова «Взносы растут с каждым днём» говорилось о пожертвовании трудящимися города 4 млн 184 тыс. руб., о передаче золотых изделий двумя испанскими эмигрантами, а также гражданами Межейка и Высоцкой. «В сберкассу Кагановичского района, – сообщалось далее, – поступило следующее заявление от гражданина В.Е. Секалова: “По решению церковного совета Казанской религиозной общины (тихоновской ориентации) перечислено 11 007 рублей в фонд обороны. Совет просит опубликовать в местной прессе”»⁸⁷.

Патриарший местоблюститель в послании, составленном 22 июня 1941 г., заявлял, что если «молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится ещё и лукавыми соображениями насчёт возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена родине и своему пастырскому долгу»⁸⁹. Он явно предвидел, что значительная часть духовенства будет не слишком опечалена исчезновением советской власти, но вряд ли догадывался, как скоро и «близко» материализуется кошмар. Бывший управляющий делами Московской патриархии, экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский) уклонился от эвакуации, спрятавшись в крипте Рижского собора, пошёл на сотрудничество с оккупантами и занял однозначно антисоветскую позицию⁹⁰.

В отношении верующих действовали дополнительные факторы – давление союзников⁹⁸, так и необходимость противостоять немецкой пропаганде, использовавшей преследование верующих в СССР. 10 марта 1942 г. по инициативе Берии Политбюро ЦК ВКП(б) постановило издать книгу-альбом «Правда о религии в СССР» с материалами, изобличавшими варварское отношение немцев к православной Церкви и, напротив, показывавшими лояльное отношение советского государства к духовенству. План книги был составлен начальником 3-го Управления НКВД СССР Н.Д. Горлинским. Издание было выпущено Московской патриархией в конце июня (часть тиража отпечатали в типографии «Союза воинствующих безбожников»). Предназначалось оно в основном для распространения за границей. 16 сентября 1942 г. митрополит Киевский Николай (Ярушевич) и епископ Калужский Питирим (Свиридов) передали его экземпляры в американское, британское и китайское посольства в Куйбышеве. Разумеется, это делалось по поручению и под контролем НКВД⁹⁹.

Однако с Церковью не примирились, ее использовали (прежде всего для достижения внешнеполитических целей)¹¹⁵. Курировал эту деятельность тот же полковник НКВД Г.Г. Карпов, только теперь он именовался председателем Совета по делам РПЦ при СНК. Показательно отношение к просьбе митрополита Сергия (вскоре ставшего патриархом) об амнистии арестованных иерархов. Речь об этом зашла во время встречи со Сталиным, предложившим передать Карпову список лиц, подлежавших освобождению. Он был составлен 28 октября и включал имена 26 архиереев, 25 из которых, чего не мог знать патриарх, были расстреляны ещё в 1937–1938 гг. В живых оставался только архиепископ Николай (Могилевский). Казалось бы, освободить архиерея, находившегося на положении «вольного ссыльного» в Казахстане, не составляло труда. Однако увидеть его на свободе патриарху не довелось: соответствующее решение Особого совещания НКВД последовало лишь 19 мая 1945 г.¹¹⁶

В НКВД по-прежнему считали «служителей культа» и верующих враждебными элементами. Продолжалась, как и до 1943 г., «агентурно-оперативная работа» по выявлению «антисоветского элемента среди церковников». УНКГБ по Ленинградской обл. докладывало, что во втором полугодии 1944 г. на «антисоветский элемент среди церковников в гор. Ленинграде заведено представляющее оперативный интерес агентурное дело “Теософы”», также осуществлялись мероприятия по агентурному делу «Иосифляне», были выявлены «отдельные факты вражеской работы антисоветского элемента из числа церковников и сектантов среди молодёжи»¹¹⁷. Шла «зачистка» от «ненадёжных элементов» освобождённых территорий. Поскольку сотрудничество с захватчиками носило массовый, но часто вынужденный характер, в 1942–1943 гг. прокуратура и ВС СССР приняли постановления, разъяснявшие, что не подлежат привлечению к уголовной ответственности специалисты, «занимавшиеся своей профессией»¹¹⁸. Практически все «занимавшиеся своей профессией» служители Церкви были вынуждены в той или иной форме взаимодействовать с оккупационными властями. Среди них были идейные коллаборационисты, и те, кто стремился максимально дистанцироваться от «политики», и патриоты, оказывавшие помощь партизанам¹¹⁹.

Немало священников ушли с оккупантами. Оставшиеся, независимо от своего поведения в период оккупации, оказывались в «зоне риска». В 1944–1945 гг. были арестованы и осуждены сотни служителей Церкви¹²⁰. Остановлюсь на весьма показательной судьбе трёх архиереев. Архиепископа Черниговскому Симону (Ивановскому), которому в сентябре 1943 г. удалось избежать принудительной эвакуации немцами. В ноябре его вызвали в Москву, включили в состав Священного Синода, 21 января 1944 г. он вернулся в Чернигов, где 29 января был арестован сотрудниками НКВД и этапирован в Киев. Ему припомнили участие в Белом движении – служение военным священником в армии барона П.Н. Врангеля и обвинили в произнесении проповедей антисоветского содержания во время оккупации. 25 октября архиерей был приговорён трибуналом войск НКВД Киевского военного округа к 10 годам лагерей¹²¹.